— Да, но только в ожидании той поры, когда ты сама начнешь командовать другими, моя милая крошка! А с таким личиком, как у тебя, это произойдет очень скоро.

Она взяла меня за подбородок и продолжила:

— Действительно, Ромни был прав, считая, что с моей стороны это ужасная самонадеянность — допустить, чтобы такое прелестное личико все видели рядом с моим. Но знаешь, о чем я жалею? — прибавила она, проводя ладонью по моим волнистым волосам.

— Нет, — сказала я, — мне в самом деле непонятно, есть ли вообще в мире что-нибудь, о чем могли бы сожалеть вы, такая молодая, прекрасная, богатая, любимая!

— Ты действительно находишь меня красивой или, как другие, говоришь это, только чтобы мне польстить? — и она, стоя перед зеркалом, притянула меня к себе, приблизив свое лицо к моему, словно затем, чтобы сравнить эти столь различные роды женской привлекательности.

— Красивой! Очень красивой! — вскричала я так, что не могло остаться ни тени сомнения в моем чистосердечии.

— Ну вот, — сказала она, — а я сожалею, что не могу вместо этого стать красивым, очень красивым. Будь я мужчиной, клянусь, нет на земле таких безумств, которых я бы не совершила ради тебя. Э, смотри-ка, — прибавила она, — даже не будучи мужчиной, я уже начинаю безумствовать: заболтавшись с тобой, заставляю принца ждать.

Она поцеловала меня в лоб и позвонила, вызывая горничную:

— Что, мой наряд еще не готов? Портной обещал все закончить к трем часам пополудни.

— Платье ждет вас уже полчаса, сударыня.

— Так подайте его.

Служанка вышла и мгновение спустя возвратилась, неся в высшей степени элегантный костюм джентльмена.

— Как! — вырвалось у меня. — Вы наденете мужское платье?

— Да, принцу пришла такая фантазия. Мы проведем неделю в его загородном замке. Там будет несколько его друзей, мы будем охотиться и… да откуда мне знать, что нам придет в голову? Вчера он мне сказал: «Знаете, что вам надо сделать, Арабелла? Вам следовало бы переодеться мужчиной». Ну, я послала за своим портным и заказала ему этот костюм к трем часам дня. Он обещал успеть и, как видишь, сдержал слово. Итак, — мисс Арабелла повернулась к горничной, — чего вы ждете?

— Жду приказаний госпожи, чтобы помочь ей одеться.

— Не надо, мне поможет Эмма. Ты не откажешь мне в этой услуге, милая крошка?

— Конечно, нет.

— Итак, оставьте нас. Да велите привести почтовых лошадей, чтобы через полчаса мы могли отправиться.

Горничная ушла.

Тогда Арабелла принялась одну за другой рассматривать части своего нового туалета. Все было изготовлено с отменным вкусом и скроено так, что давало возможность оценить фигуру, которую будет облегать костюм.

Камзол был сшит из бархата цвета граната, с золотыми петлицами; жилет из белого шелка был украшен вышивкой, которая изображала зеленую ветвь, усыпанную цветами, неотличимыми от настоящих; небесно-голубые бархатные панталоны и сапоги, сделанные из кожи столь тонкой, что ее можно было принять за ткань, охватывая ногу выше колена, позволяли угадать, как она стройна, и дерзко обрисовывали ступню, самую миниатюрную и изящную, какую только можно вообразить.

Арабелла была, по-видимому, в восторге от своего нового наряда.

— Как ты считаешь, я буду сносно выглядеть? — спросила она.

— Вы будете неотразимы! — воскликнула я.

— Какая откровенная лесть! — сказала она и прибавила, сбрасывая свой домашний наряд: — Ну же, помоги мне.

Из ящика своего туалета она извлекла батистовую сорочку с жабо из великолепных английских кружев и такими же манжетами и протянула ее мне, чтобы я ей помогла в нее облачиться; волосы она уложила еще раньше, и мужская прическа чудесно подошла этому красивому лицу, в выражении которого, надобно признать, было куда больше дерзкого вызова, нежели скромности.

Между тем Арабелла разделась до пояса. Право, она могла бы соперничать красотой если не с античными статуями, то с творениями скульпторов средневековья, быть может более соблазнительными с точки зрения изящества и непринужденности. Это не была Венера Праксителя или фидиевская Победа, но несомненно одна из граций, изваянных Жерменом Пилоном.

Я застыла на мгновение, созерцая такое совершенство форм, которое в древности внушало религиозное поклонение.

— Ну, — сказала мне Арабелла, — о чем вы задумались, прекрасная мечтательница?

— Я смотрю на вас, сударыня, и думаю, что принц очень счастлив.

Она усмехнулась, мило передернула плечами и наклонилась, чтобы я могла надеть на нее сорочку.

Странная это штука — женская натура: наши высочайшие радости дарит нам тщеславие и даже самые нежные ласки значат для нас меньше, чем наслаждение, которое мы получаем от лести. Что я значила для мисс Арабеллы? Немногим больше, чем служанка. И однако было видно, что она так жаждет моих похвал, словно это были комплименты самого принца.

Как бы то ни было, она продолжала облачаться столь же неторопливо и с тем же кокетством. Разумеется, этому переменчивому созданию уже случалось наряжаться в костюм кавалера. Когда переодевание закончилось, метаморфоза оказалась полной: всякий поклялся бы, что перед ним юноша лет шестнадцати-восемнадцати, не более, хотя в женском платье она выглядела на двадцать пять, но, по всей вероятности, миновала уже и этот возраст, пору первого цветения жизни.

Упрекнув меня за неловкость — я не сумела повязать галстук, — она сама сделала это с быстротой и умением, выдающим привычку к особенностям мужского туалета. В это время вошла горничная и объявила, что почтовые лошади прибыли и карета ждет.

Мисс Арабелла бросила последний взгляд на свое отражение, потом на меня. Было видно, что в ней совершается какая-то внутренняя борьба, суть которой мне была непонятна. Вдруг она наклонилась к самому моему уху:

— Знаешь, о чем я думаю?

— Нет, — отвечала я, действительно ровным счетом ни о чем не догадываясь.

— Что я предпочла бы быть мужчиной и увезти тебя в этой карете, чем быть увезенной самой, пусть даже и наследником английского престола.

Потом, взяв маленький хлыстик, рукоятку которого украшал великолепный изумруд, сказала:

— Прощай! Будь спокойна, я вернусь как можно раньше. А пока оставляю тебя хозяйкой в этом доме.

И она удалилась стремительными шагами, похлопывая хлыстом по своим сапогам и позванивая шпорами о паркет.

Окно выходило на улицу. Я подбежала к нему, чтобы еще раз взглянуть на мисс Арабеллу. Легким движением она вскочила в коляску, влекомую четверкой лошадей, подняла голову и, увидев мое лицо, прижатое к оконному стеклу, послала мне воздушный поцелуй.

Форейторы защелкали кнутами, и кони пустились в галоп.

Я осталась одна в этой теплой, благоухающей комнате, где было невозможно думать ни о чем другом, кроме роскоши, любви и сладострастия.